Сын Сумерек и Света - Страница 54

В поисках более невинной темы для беседы я осмотрелся вокруг и увидел на стене справа от меня два портрета — мой и Дианы. Мой портрет был написан рукой великого маэстро Рафаэля ди Анджело, гениального художника из мира PHTA-2084, в обиходе именуемого Землёй Гая Аврелия, где в своё время я был известен как Артур де Лумьер, безземельный нормандский дворянин, рыцарь и полководец. На портрете я был изображён в полный рост, в лёгких боевых доспехах, выкрашенных в чёрный цвет, в малиновом плаще и со своей любимой шпагой Эскалибур, которую я держал наизготовку в правой руке. Таким меня увидел маэстро непосредственно перед тем памятным сражением, когда я повёл войско графа Тулузского против орды лютых псов в человеческом обличии, рыцарей-крестоносцев моего старшего брата Александра, который был у них за главного — великим магистром ордена Святого Духа. Крестоносцы свирепствовали в Лангедоке, искореняя альбигойскую ересь, местные жители защищали свою землю, свои дома, свою веру. Я встал на сторону последних не столько потому, что был убеждён в их правоте, сколько потому, что их противником был Александр. В тот день мы праздновали победу, лангедокская армия под моим руководством сокрушила полчища крестоносцев, а я в очном поединке тяжело ранил Александра. Отец мой, узнав об этом, неистовствовал; мама молчала, но глядела на меня с такой мукой, с такой болью, что мне стало невыносимо стыдно. Тогда я со всей отчётливостью осознал, что наша детская вражда с Александром зашла слишком далеко, и поклялся себе, что в следующий раз лучше прослыву трусом и обращусь в позорное бегство, чем подниму руку на родного брата. Следующего раза, к счастью, не представилось…

— Как к тебе попал мой портрет? — спросил я Пенелопу.

Она проследила за моим взглядом и улыбнулась:

— Недавно я побывала на Земле Аврелия, представилась при дворе графа Тулузского твоей дочерью…

— Меня там ещё помнят? — удивился я. — Странно. С тех пор много воды утекло.

— Но память о тебе не померкла. Теперь ты — легендарная личность. О тебе слагают героические баллады, рассказывают невероятные истории о твоих подвигах, а многие незаконнорожденные претендуют на то, чтобы называться твоими детьми. Меня не сочли самозванкой только потому, что между нами есть несомненное сходство. Граф принял меня очень радушно, а я… — Щёки Пенелопы порозовели от смущения. — А я взяла и стащила из его коллекции твой портрет.

— Значит, Александру не удалось покорить Лангедок?

— Нет. Мировой гегемонии он не достиг и по-прежнему довольствуется германскими землями. Когда ты пропал без вести, кузен Дионис взял Землю Аврелия под своё покровительство. Подозреваю, что вначале он сделал это в память о тебе, но потом, видимо, полюбил твой мир и теперь проводит там добрую половину своего времени.

— Это очень мило с его стороны, — сказал я. Земля Аврелия была одним из моих самых любимых местечек. До появления Александра средневековье там протекало в довольно культурной и цивилизованной форме, и я был бы огорчён, если бы мой братец всё изгадил, установив свой теократический режим. — Я рад, что мой мир понравился Дионису. Впрочем, у нас с ним всегда были схожие вкусы… Да, кстати, что слышно о старине ди Анджело? Он ещё жив?

— Жив-здоров, — ответила Пенелопа. — Бодрый старик. Правда, уже не носится по всей Европе, как в прежние времена. Возраст даёт о себе знать.

— Ему, должно быть, за восемьдесят, — прикинул я. — Чем он сейчас занимается?

— Поселился в Неаполе и продолжает создавать шедевры. А совсем недавно с ним приключился один забавный конфуз.

— Какой?

— Дело в том, что у неаполитанского короля есть дочь — очень красивая, но крайне распущенная молодая особа. Очарованный её красотой, ди Анджело обратился к королю с просьбой разрешить ему написать портрет принцессы в образе Девы Марии, но король, ревностный христианин и ханжа, с негодованием отверг его предложение. Мало того, он не на шутку разозлился, в присутствии придворных обозвал маэстро святотатцем и заявил, что это кощунство — изображать его беспутную дочь Богородицей.

Мы рассмеялись, и лёд, похоже, тронулся. Между нами исчезла стена неловкости и настороженности, в наших отношениях появилась непринуждённость, начали пробиваться первые ростки доверия. Я раскурил следующую сигарету и продолжал расспрашивать Пенелопу об одном из моих любимых миров, но слушал её ответы вполуха. Я смотрел на неё, чувствуя, как в моей груди разливается какая-то странная и очень приятная теплота. Во мне просыпалась особенная нежность, совсем не похожая на ту, что я испытывал к женщинам, которыми обладал, но и отличная от моей нежности к матери и сёстрам.

Пенелопа, моя дочь… У меня есть дочь… Я — отец!..

Чем дальше, тем больше я убеждался, что она именно такая, какой бы я хотел видеть мою дочь. Красивая, умная, обаятельная, общительная — и так похожа на Диану. И на меня, и на Юнону. Я мог бы гордиться такой дочерью, и я начинал гордиться ею, восхищаться, обожать… Но, но… Как много я упустил!

Я не волновался, ожидая её появления на свет. Не качал её на руках, не целовал перед сном, не рассказывал ей на ночь сказки. Не воспитывал её, не заботился о ней, не переживал за неё, когда она стала подростком, не радовался её успехам, не огорчался её неудачам… Я даже не подозревал о её существовании, пока не встретился с ней — уже взрослой, самостоятельной девушкой. Ах, как бы я хотел повернуть время вспять, заново прожить эти годы!

— Тебе сколько лет? — спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе Пенелопы.